«Архимед» Вовки Грушина [Издание 1947 г.] - Юрий Сотник

Ребята с помощью Жирова спустились в щель и пошли по ней, задевая плечами глиняные стенки.

— Слава! Правда, совсем как в настоящих окопах? Да? — прошептал Миша.

Щель вела под невысокий земляной бугор. Стало совсем темно. Но вот Жиров открыл какую-то дверцу, и все трое очутились в светлой землянке, обшитой досками. Ее освещала электрическая лампочка.

В землянке находилось двое военных. Один, в командирской шинели, с противогазом и полевой кожаной сумкой, стоял, прислонившись к стене. Другой, смуглый, курчавый, с черными усиками, с папиросой в зубах, сидел за маленьким столиком. На петлицах у обоих военных ребята заметили по два квадратика.

Военный с усиками поднялся.

— Это и есть ваши герои? — спросил он Жирова.

— Так точно, товарищ лейтенант.

Лейтенант посмотрел на ребят и слегка улыбнулся.

Большая черная кепка Славы так низко съехала на лицо, что из-под нее виднелись только нос да подбородок. С рукавов его бушлата и с Мишиного пальто стекала вода. Чулки, штаны и ботинки ребят были перепачканы глиной. Оба стояли притихшие, неподвижные.

— Воевать, говорите, собрались? Да?

— Воевать, — донеслось из под кепки.

Лейтенант повернулся к военному у стены:

— Что ж, дежурный, снаряжай с ними связного — да в город.

Ребята огорченно переглянулись.

Тот, кого лейтенант назвал дежурным, задумчиво постукивал папиросой по портсигару.

— В город-то, в город, — сказал он медленно, — ну, а дальше что? Родители их выехали. Детские учреждения эвакуированы. Куда связной с ними денется?

Лейтенант прошелся по землянке, заложив руки за спину.

— Гм! Это, положим, неизвестно, уехали или не уехали. Возможно, что герои удрали из дому, а их теперь ищут по улицам.

Он остановился перед Славой и поднял козырек его кепки.

— Ну-ка, друзья, выкладывайте правду: удрали?

— Вовсе мы… — начал было Слава.

Но лейтенант перебил его:

— Стоп! Погоди! Вы пришли в армии служить. Так? И вот с первой же встречи врете командиру. Зачем нам такие бойцы, которые обманывают командиров? Нет! Вы уж лучше говорите начистоту: из дому удрали?

— С поезда, — чуть слышно ответил Слава.

— Мы с поезда удрали, — повторил Миша.

— Ну вот! Это другой коленкор!

Лейтенант снова прошелся и стал перед дежурным.

— Ну и денек! Что ни час, то новая морока! — Он помолчал. — Что ж, оставить их пока на свою ответственность, да и доложить майору? Или попадет? Чорт его знает! Может, и попадет. Но куда их девать? По городу уже два часа жарят, а здесь пока тихо.

Лейтенант задумался. Ребята стояли не двигаясь, только изредка переглядывались.

— Ладно. Жиров!

— Я вас слушаю, товарищ лейтенант!

— Отведите их к телефонистам. У них место есть. Придется старшине сказать, чтоб зачислили их на довольствие.

Пробираясь ощупью по темному ходу, ребята в восторге щипали и толкали друг друга. Слава громко шептал:

— Понимаешь, что значит «зачислить их на довольствие»? Это значит — приняли. Значит — все, готово!

Они попали в другую землянку, освещенную лампочкой потусклей. Здесь вдоль стены шли нары, на которых, завернувшись в шинели, спало человек восемь красноармейцев. Посреди землянки стояла железная печь. Было тепло и немного душно.

Жиров указал на свободный топчан справа от двери:

— Давайте ложитесь здесь. Сейчас ужинать вам добудем. И чтоб тихо было! Люди спят.

Он хотел уйти, но тут один из красноармейцев проснулся, сел, обхватив колени руками, и уставился на ребят, подняв светлые брови на розовом лице.

— О-о? Що це таке?

— Пополнение вам. Теперь, Очередько, пропал Гитлер.

Жиров ушел, тихонько прикрыв дверь. Очередько был так удивлен, что растолкал своих ближайших соседей. Через минуту вся землянка проснулась. Со всех сторон на ребят смотрели удивленные улыбающиеся лица, со всех сторон сыпались вопросы и восклицания:

— Как же это вы сюда добрались?

— Убежали? Вот шельмецы!

— Мамки-то ваши где?

Видя, что никто здесь на них не смотрит строго, что все рады их появлению, ребята ободрились. Они сняли с себя промокшую верхнюю одежду и теперь сидели на нарах и болтали безумолку. Они рассказали о том, как задумали побег неделю тому назад, но потом отложили его до отъезда, чтобы родные не застряли из-за них в городе. Рассказали, как им удалось в последний момент незаметно выскочить из вагона, как пробирались они по городу, небрежно упомянули о снарядах, которые рвались «совсем-совсем рядом».

Миша при этом заметил, что у него, наверно, осколком выбило из рук портфель.

Красноармейцы, слушая их, веселились так, словно не было войны, не было немцев, не было гула канонады, который временами приглушенно доносился сюда.

Неожиданно открылась дверь. В землянку вошел статный военный, держа в руках по котелку, а подмышкой — большой кусок хлеба.

— Где тут наши добровольцы? Получайте!

— О це важные у нас вояки, — заметил Очередько. — Сам старшина им вечерю нэсэ.

Ребята поблагодарили и принялись за щи, смешанные с гречневой кашей.

— Далеко отсюда до передовой? — осведомился Слава, пережевывая хлеб.

— Та це ж она и есть передовая! Метров тридцать чи сорок пройдешь — от тебе и немец.

По дружному смеху бойцов ребята поняли, что Очередько шутит, что до передовой еще очень далеко. Они замолчали, обиженные на такое несерьезное к ним отношение. Устав смеяться, приумолкли и красноармейцы. И тогда в землянке заговорил негромкий голос, которого мальчики до сих пор не слышали:

— Так-так! Ну, вот что, молодые люди. Разрешите мне задать вам один вопрос.

На топчане по другую сторону двери лежал худощавый человек с очень длинным носом. Приподнявшись на локте, он щурил на ребят, как видно, близорукие глаза и улыбался тонкими бесцветными губами.

— Какой вопрос? — спросил Слава, не переставая жевать.

— Вот вы желаете воевать с немцами, защищать родину. Что ж! Стремление похвальное. Но представьте себе, что все лица вашего возраста побросают школы и отправятся на фронт. Представьте себе, что война продлится года три-четыре. Сколько разведется тогда в стране безграмотных недорослей, из которых нельзя будет сделать ни инженеров, ни ученых, ни хороших командиров! Вы подумали об этом?

— Ого! Вот заковыка, так заковыка! — сказал Очередько. — Зараз побачим, шо они кажут.

Бойцы опять засмеялись и уселись поудобней на нарах, поглядывая на ребят. Те молчали, озадаченные, поставив котелки на колени, устремив глаза в пространство.

— Ну! Валяйте, начинайте диспут, — сказал кто-то.

— Очень просто! — вдруг ответил Миша. — Этого вовсе не может быть.

— То есть чего не может быть?

— Чтоб все ребята ушли на фронт.

— Почему же? Все ребята ненавидят немцев. Вы вот убежали.

— Мы убежали, а все не убегут. У одних ребят такой характер, что они хотят учиться, а у нас такой характер, что мы хотим воевать.

— Значит, по-вашему, у кого какой характер, кто чего хочет, так и делает?

— Ну да.

Их собеседник повернулся и лег головой на противогаз, подложив под затылок ладони.

— Странно! — сказал он задумчиво, глядя на потолок. — А вот у меня, например, такой характер, что я совсем не чувствую призвания к военной жизни. Что вы на это скажете?

Ребята молчали. Им стало как-то неловко за человека, который сам про себя говорит такие вещи. Это было все равно, как если б он сказал: «А я вот, братцы, трус».

— Н-не знаю… Конечно, всякие бывают характеры, — уклончиво ответил Слава.

— Да. Никакого призвания. Я с детства только и мечтал о том, чтобы стать изобретателем. Перед войной работал на заводе, учился в заочном институте, думал сделаться инженером. — Он вдруг повернулся к ребятам и снова приподнялся на локте. — Вы знаете, чем я хотел заниматься? Слышали что-нибудь о передаче энергии на расстояние?

— Знаем. По радио, — сказал Слава.

— Совершенно верно. И вот представьте себе: есть у вас велосипед, а на нем — маленький приемник и электромоторчик. Сели вы на велосипед, повернули рычажок и едете хоть до самой Москвы без всякого горючего, без всяких проводов. Неплохо? Да? Ну, а теперь пришла война, и я вот не изобретаю таких велосипедов, а служу в армии, и неплохо, говорят, служу. Что вы на это скажете?

Ребята не ответили. Они молча рассматривали этого странного человека. Его остриженная под машинку голова с длинным носом и тонкой шеей, торчавшей из расстегнутого ворота гимнастерки, походила на голову птицы. Совсем не шла к нему военная форма.

— Колы б мы не воювалы, немец от таким пацанам жизни бы не дал, — заметил Очередько.

Изобретатель повернулся лицом к стене и зевнул.

— По-моему, ребята, если уж началась война, если на твою родину нападают, ты уж должен делать не то, что тебе хочется, а то, что нужно делать. Ну, кончим нашу дискуссию, а то и поспать не удастся.